Вчера я был в Буденновске. Местные жители подводили меня к невзрачному участку дороги возле больницы и показывают потемневшие пятна на асфальте. «Видите? – говорят они. – Это кровь ваших ребят. Тридцать лет прошло, а следы остались».
Не верю. Не может быть, чтобы кровь на асфальте сохранилась три десятилетия. Не может быть, чтобы за тридцать лет ни разу не обновили дорожное покрытие. Логика подсказывает: это обычные пятна от машинного масла, дождевой воды, времени. Но стою и молчу, не решаясь возразить. Потому что здесь, на этом самом месте, 17 июня 1995 года погиб Дмитрий Рябинкин. Двадцать четыре года. Офицер спецназа. Мой товарищ.
И каждое темное пятно на этом проклятом асфальте становится для меня его кровью.
Тридцать лет назад, в пять утра, мы выдвигались на штурм захваченной террористами больницы. Почти сто человек – весь наличный состав московской «Альфы». Накануне вечером нам объявили о предстоящей операции, времени на подготовку не было. Мы не знали, с каким сопротивлением столкнемся. Не знали, что боевики Басаева превратили больничные корпуса в неприступную крепость. Не знали, что в окна поставят заложников – живой щит против наших пуль. Не знали, что обещанная бронетехника окажется бесполезной, и нам придется рассчитывать только на себя.
И на милость Божью.
Наступали тройками. Дима Рябинкин шел в составе группы, которая должна была атаковать правый фланг – со стороны инфекционного и травматологического отделений. Едва мы ступили на открытое пространство перед больницей, как началось. Плотность огня была такой, что пули стригли кроны деревьев и выкашивали траву. Большинству удалось укрыться за ближайшими постройками, но не всем повезло.
Тройку Димы прижало к земле в двадцати пяти метрах от здания. С третьего этажа по ним бил пулеметчик. Еще минута – и он пристреляется, начнет попадать наверняка. Встать и отбежать под таким огнем невозможно. Стрелять на верхние этажи из положения лежа – тоже. Патовая ситуация, которая могла закончиться только смертью.
Тогда Дима сделал то, что делают настоящие офицеры. Он встал на колено под ураганным огнем и длинной прицельной очередью уложил пулеметчика. Его товарищи получили возможность сменить позицию, побежали к укрытиям. А снайпер выстрелил Рябинкину в голову.
Пуля попала в каску и прошила ее, как нож – масло. Добротная немецкая каска TIG с триплексом, такая же когда-то спасла жизнь нашему офицеру Олегу Балашову во время штурма дворца Амина в Кабуле. Но тогда стрелял снайпер с малой дистанции крупным калибром. Каска не выдержала.
Товарищи под прикрытием дымовых завес сумели вытащить Диму с поля боя. Но до больницы он не дотянул. Двадцать четыре года. Парень, который был просто влюблен в свою работу, приходил на службу раньше других, мог тренироваться целый день и оставаться после. Накануне штурма мы с ним занимались рукопашным боем в спортзале буденновской школы. Кто знал, что эта тренировка станет для него последней?
Но Дима погиб не один. В тот страшный день «Альфа» понесла тяжелые потери.
Владимир Соловов, тридцать один год, старший офицер, отец двоих детей. Он оказался ближе всех к противнику и с самого начала принял главный огонь на себя, дав возможность остальным занять оборону. Очередь угодила ему в руку. «Всё, руке конец», – услышали мы по рации его спокойный голос. Но он не сдался, продолжил бой, пытался перевязать себя – потом рядом с его телом мы нашли окровавленные бинты. Вторая пуля оказалась смертельной.
Дмитрий Бурдяев, двадцать шесть лет, снайпер. Пришел в Группу всего за полгода до Буденновска, мы не успели по-настоящему сойтись. Он занимал позицию с противоположной стороны здания, возле детского сада. В разгар боя уничтожил нескольких террористов, но погиб, меняя огневую точку. Пуля попала в стык между частями бронежилета – единственное уязвимое место в защите.
Тридцать один, двадцать шесть, двадцать четыре года. Три молодых жизни, оборвавшиеся в одно утро. Три честных офицера, которые отдали себя за других людей – за заложников, за товарищей, за всех нас.
Нас потом обвиняли в провале операции. Говорили, что не освободили всех заложников, не убили всех террористов, не выполнили задачу. Я и сам долго считал наш штурм неудачным, а жертвы – напрасными. Но когда стал собирать свидетельства очевидцев, в том числе бывших заложников и отбывшего срок боевика из отряда Басаева, когда сопоставил факты и документы, когда писал свою книгу-расследование «Будённовский рубеж», я понял: наши потери были не напрасными.
Именно штурм заставил Басаева изменить требования и искать компромиссы. Именно штурм принудил его в тот же день освободить полтораста заложников – женщин с детьми, беременных, тяжело раненых. Именно штурм истощил боекомплект террористов настолько, что при отходе им пришлось набивать рюкзаки тряпками, создавая видимость оставшихся боеприпасов.
Но главное – они отдали жизни за нас, за своих товарищей, прикрывая до последнего вздоха. Соловов принял огонь на себя. Бурдяев уничтожил снайперов. Рябинкин встал под пулеметную очередь, чтобы спасти троих парней. Если бы не они, кто знает, сколько еще имен высекли бы на черном граните?
Сейчас стою над этими пятнами на асфальте – настоящими или воображаемыми – и думаю: а важно ли, кровь это или какие-то другие следы? Важно другое. Важно, что здесь, на этом месте, русские офицеры совершили то, что умеют делать только настоящие мужчины – пожертвовали собой ради других. Важно, что их помнят. Важно, что в каждом темном пятне на старом асфальте живет память о их подвиге.
Прошло тридцать лет. Мы постарели, поседели, кто-то ушел из жизни. А они остались навсегда молодыми. Навсегда двадцать четыре, двадцать шесть, тридцать один. Вечная им память. Вечная слава.