Бывшим и действующим сотрудникам ФСБ запретили рассказывать о работе ведомства без разрешения начальства. Мы успели с ними поговорить.
Госдума и Совет Федерации приняли поправки в закон «О ФСБ», фактически запрещающие сотрудникам спецслужбы общаться с журналистами без согласия руководства — причем не только действующим, но и бывшим. Когда президент России Владимир Путин (кстати, тоже бывший сотрудник ФСБ) подпишет документ, он вступит в силу. Спецкор «Медузы» Максим Солопов успел поговорить с людьми, работавшим в ФСБ — и часто выступавшими в роли спикеров для журналистов, об их отношении к очередному запрету.
Алексей Филатов, ветеран спецподразделения «Альфа» ФСБ России, бывший шеф-редактор журнала «Спецназ России»
Я понимаю, что бывают публикации, в которых описываются какие-то подробности тактики подразделений ФСБ, о которых лучше не рассказывать. Видел не так давно интервью, в котором бывшие сотрудники рассказывали, как во время операции они переодевались в милицейскую форму и стояли на блокпостах — а чтобы образ был правдоподобным, даже брали взятки, пропуская кого-то. Вроде бы бытовая ситуация — люди проявили инициативу, чтобы замаскироваться. Вроде ничего секретного, но на самом деле это и есть профессиональная тайна. В следующий раз в похожей ситуации террорист или преступник будет уже подозревать, что человек в полицейской форме может оказаться сотрудником ФСБ.
Многие нюансы теми, кто по 20-30 лет отработал, воспринимаются как само собой разумеющиеся вещи. Штурмануть автобус или самолет — это как врачу аппендицит вырезать: здесь сделать вот так, здесь — вот так. При этом такие наработки не подлежат засекречиванию, а просто сохраняются в коллективе. В спецназе вообще нет работы с какой-то особо секретной документацией, и может сложится впечатление, что если ничего не подписывал, то, значит, и говорить можно обо всем. Но на самом деле есть вещи, которые лучше не разглашать широкой публике.
Конечно, нельзя воспринимать эти поправки так, что я, ветеран ФСБ, теперь ничего не могу сказать про ФСБ. Гражданские могут говорить про ФСБ, а люди в погонах не могут? Думаю, если где-то выступит [директор ФСБ Александр] Бортников, назовет какие-то статистические показатели, я по-прежнему вправе прокомментировать его выступление. Я, конечно, еще проконсультируюсь по этому поводу с теми, кто у нас занимается информационным сопровождением. Надеюсь, [поправки] просто дисциплинируют многих из тех, кто служил. До самодурства, думаю, не дойдет — и будет где-то прописано, что такое профессиональная тайна.
Но у меня тоже есть опасения. У нас часто законы передергивают. Если гражданским можно будет говорить, а нам запретят? На такие темы я спорю даже с действующим руководством. Вот про Беслан снял [журналист] Юрий Дудь фильм. У меня хорошее отношение к тому, что Дудь пытался разобраться в этом. Все высказались: заложники, гражданские. А военные говорят: «Нам нельзя». Нельзя создавать информационный вакуум. Если не ты скажешь свою точку зрения, то ее скажут за тебя.
Если я получаю какую-то негативную информацию из открытых источников, про тех же сотрудников [ФСБ], которые пошли грабить банк, я могу высказывать свое мнение о причинах, о том, что надо сделать, чтобы такого больше не происходило. Какая же это профессиональная тайна? Я ведь всегда за имидж своего подразделения боролся. Другое дело, что одно и то же высказывание может разными людьми по-разному интерпретироваться. Здесь уже надо менталитет у наших руководителей менять.