17 июня 1995 года. Четвёртый день удержания террористами заложников в больнице Будённовска. Нервы на пределе у всех – и у тех, кто снаружи, и у тех, кто внутри. Власти не хотели вступать в реальные переговоры с боевиками и принимать какие-либо их условия. Решили штурмовать. Из-за халатности время штурма было упомянуто в радиоэфире, который прослушивался боевиками через захваченные милицейские радиостанции. Это стоило многих жизней, в том числе трех наших товарищей. НО несмотря ни на что именно этот штурм переломил ход событий.
В той операции я был пулеметчиком. Происходящее видел своими глазами, в том числе через оптику прицела, следил за ситуацией по рации, буквально чувствовал кожей. Но хочу показать, как штурм воспринимался по другую сторону больничных стен. В моей книге-расследовании «Будённовский рубеж» много свидетельств. Приведу одно…
Среди заложников был Анатолий Скворцов, заведующий хирургическим отделением ЦРБ Будённовска. Он вспоминает:
«Я вздрогнул, когда где‐то вдалеке как будто раздались разрозненные крики «ура» и сразу за ними прозвучали выстрелы. На часах было около пяти утра. За окном серело. Вот и наступил день «икс», который определит, кому жить, а кому умереть. В первую же минуту всё слилось в сплошной грохот, в котором выделялись частые пулемётные очереди и взрывы. По приоткрытым ставням большого окна кабинета, где мы находились, ударила пулемётная очередь и выбила середину оконных стёкол. Оставшиеся в рамах большие осколки раскачивались при каждом взрыве, а под ними сидели молодые девчонки — медсёстры из других отделений.
Я пробрался к окну, переступая через сидящих и лежащих. Укрываясь за стеной, я вытаскивал раскачивающиеся осколки и бросал их на улицу. С другого края окна это же делал наш уролог. Вдруг по старой акации, растущей против окна, прошла пулемётная очередь. Она срезала много ветвей, даже крупных, они надламывались и падали на землю. Я подумал: «Господи, такое дерево слетело, что от меня останется, если в меня попадут! Как же беззащитен перед этой силищей человек!
…В это время в дверях я увидел боевика. Он приказал всем подняться и встать в проём окна, иначе расстреляет. Его вид говорил, что это не просто угроза. Бледные, без всякой мимики врачи и медсёстры медленно поднимались и занимали проём окна. Боевик приказал кричать «не стреляйте». Сначала все кричали негромко, растягивали слова, но постепенно стали кричать всё громче, по нарастающей. Я стоял со всеми, как живая мишень. …Пули вовсю стучали по стенам. Штурмующие старались не попадать в проём, но я понимал, что при таком обстреле это неизбежно. И вот внутрь залетели первые пули. Напуганные люди начали слезать с окон и ложиться на пол. Чеченец заорал, чтобы вернулись на окна, что расстреляет всех…»
Кадры с заложниками в оконных проёмах облетели все мировые СМИ.
Чудо, что в том кровавом месиве и граде из пуль погибли лишь трое «альфовцев».
Мы наступали в составе троек. Передо мной шли Володя Соловов, Федя Литвинчук и Андрей Руденко. Двоих из них – невысокого Федю Литвинчука и богатыря Андрея Руденко (мы звали его Ломоносов – такой же белокурый, статный, широкий в кости) я увидел лежащими за кучкой песка перед котельной, откуда я вел огонь по окнам нижних этажей (верхние были скрыты листвой). Я старался бить по кирпичам – тогда заложники, стоящие в окнах, невольно пригибались, и у наших снайперов был шанс снять прячущихся за ними «чехов».
Несмотря на наш огонь, противник не давал залегшим ребятам поднять головы; при этом огромный Руденко оставался невредим, а вдвое меньших габаритов Литвинчук был к тому времени ранен в ногу.
Ни я, ни они не видели Володю Соловова, который оказался ближе всех к противнику и фактически с самого начала принял главный огонь на себя, дав возможность остальным занять оборону. Но сам он оказался как на ладони, и, хотя мы были в шлемах и в бронежилетах нового образца, с керамическими пластинами, выдерживающими попадание пули калибра 7,62 мм (правда, однократное – пластина после этого рассыпалась), ноги и руки всё же оставались незащищенными.
Очередь угодила Володе именно в руку. «Всё, руке конец», – услышали мы по рации его голос. Но он не сдался, продолжил бой, а потом попытался перевязать себя – позже рядом с ним мы нашли окровавленные бинты. Видимо, в этот момент его настигла вторая пуля. Смертельная. Ему был тридцать один год. У него остались жена и двое детей.
Снайпер Дмитрий Бурдяев занимал позицию слева от меня с противоположной стороны здания, недалеко от детского сада. С этого направления должно было наступать наше отделение. Но на заре нас вел к больнице какой-то местный дед, и по ошибке он вывел нас к ней не с главного входа, а со стороны хозяйственных построек. Я уверен: эта ошибка спасла жизни многим из нас, ведь укрыться на той стороне было негде. А чеченцы, как оказалось, уже знали про штурм: они прослушивали эфир, а в них открытым текстом шли просьбы о том, чтобы «скорые» к утру были наготове. В разгар боя в рации прохрипело: «Бурдяев двухсотый». Дмитрий уничтожил нескольких террористов, но погиб, меняя снайперскую точку. Пуля попала ему в бок, в стык между частями бронежилета. Ему было двадцать шесть лет.
Тройку Димы Рябинкина прижало к земле метрах в двадцати пяти от больницы справа от меня, со стороны инфекционного и травматологического отделений. С третьего этажа по ним бил пулеметчик. Дай ему еще минуту, он пристреляется и начнет попадать. Встать и отбежать под огнем невозможно. Стрелять на верхний этаж из положения лежа тоже никак. Тогда Дима, чтобы дать парням возможность сменить позицию, встал на колено и уложил пулеметчика прицельной очередью. Ребята побежали, а снайпер выстрелил Рябинкину в голову. Пуля попала в каску и прошила ее, как нож масло. Это была добротная немецкая каска TIG с триплексом. Когда Дима упал, его товарищи сумели под прикрытием дымов вытащить его с поля боя. Но до больницы он не дотянул. Ему было двадцать четыре.
Тогда у нас было очень маленькое подразделение, и мы все друг друга знали. Соловов был старшим офицером, с ним я пересекался, но дружбу мы не водили. Бурдяев пришел к нам буквально за полгода до того боя, за это время мы не успели с ним сойтись. А вот Рябинкина, хотя мы служили в разных отделениях, я знал очень хорошо. Парень был просто влюблен в работу. Он приходил раньше других, мог тренироваться целый день и еще остаться после. Мы с ним занимались рукопашным боем. Кто знал, что та ночь накануне штурма в спортзале буденновской школы станет для них последней?
Три молодых парня, три честных офицера, три Человека, отдавших свои жизни за жизнь других людей. Да, нас обвиняли в том, что мы провалили штурм, что не освободили заложников, что не убили всех террористов. Да я и сам долго сомневался в целесообразности. Но когда я стал работать над книгой «Будённовский рубеж», когда стал собирать свидетельства очевидцев, в том числе заложников из больницы и отбывшего тюремный срок боевика из отряда Басаева, когда сопоставил их с фактами и документами, то понял, что наши жертвы были не напрасны. Именно штурм заставил Басаева переменить свои требования и искать компромиссы, именно штурм заставил его в тот же день освободить около 150 заложников…
Если бы не Соловов, Бурдяев и Рябинкин…
Вечная им память! И вечная слава!